На Стравинском плакал.

каждый день
я прихожу домой и на меня выливают весь, весь негатив и всю неудовлетворённость на свете
за что
как жить
у меня есть свои, совсем другие чувства, но для них здесь не остаётся места

ещё немного и я отсюда уезжаю. мне кажется, что я испорчу некоторым настроение, но мне хотелось бы продолжить свою жизнь

Я люблю фотографии потому, что запечатленные на них детали и движения (особенно те, что попали в кадр ненароком), эти маленькие свидетели своего времени и минутного человеческого состояния декларируют свою значительность посредством непреднамеренного самоутверждения, которое лежит где-то глубоко в основах наших представлений о сущности вещей. Тема фото для аппарата совершенно неважна и нисколько его не затрагивает. Перед фотографией любой кусок реальности, более или менее драматичный, или не драматичный вовсе, уравнен со всеми другими фактом своего физического присутствия. Когда эта безэмоциональность фиксации сочетается с ужасающим или волнующим зрителя событием, у последнего может случиться какой-то особенный род откровения.

Это удивительно... Вчера и сегодня днём, когда я размышляла об этой очень известной фотографии (на ней - двадцатилетний молодой человек, один из участников заговора против Линкольна и убийца госсекретаря, ожидающий смерти через повешение в одиночной камере), у меня было очень много вопросов...
Ролан Барт писал, что в этом фото его завораживает сочетание до и после смерти: "Он уже мёртв, и ему предстоит умереть..." Именно тема смерти является для него, впрочем, и для меня тоже, очень волнующей при рассматривании фотографий (эти люди ещё живы?.. когда они умерли?.. они знали, что умрут через время N, о котором знаем мы?.. кому они были современниками и кого могли видеть, пока те не умерли и т.п.)



Однако я даже не подозревала, что смогу найти столько информации об этом фото! Я разгадала почти всё. Известно ещё несколько гарднеровских фото Пейна, в том числе из этой же серии, известен характер этого убежденного в своих действиях повстанца, некоторые истории из его жизни и обстоятельства покушения, известно время, отделяющее момент рождения снимка от момента смерти человека, известно о причастности фотографа к документации войны... можно что-то сказать с определённой уверенностью даже о свитере изображенного, а также о стене за ним!!!.. Известна его могила! У него есть ныне живущие родственники, которые знают об этой фотографии! Я не верила ТАКОЙ удаче.
Тем не менее, фотографию хочется рассматривать вечно, в ней что-то так и останется неразгаданным... в первую очередь, чувства Льюиса. Рассредоточенность и обреченность, устремленный куда-то за фотографа взгляд и напряженные брови, подрагивающие (смазанные на фото) руки... Думал ли он, что мы будем с таким интересом рассматривать его сто пятьдесят лет спустя?.... Привлекает дикая, отмечаемая всеми, кто видит снимок, современность. И ещё неверие... влекущее, аморальное противоречие, чувство невозможности и несправедливости: что-то не так с фактом казни этого слишком красивого для смерти человека.

Хуже всего на свете я умею понимать других людей. Приписывая им свои чувства и побуждения, я то и дело прихожу к неверным выводам об их намерениях.

Какое же хорошо, что это существует!..

Отчего некоторые так настойчиво требуют повышенного к себе внимания и возмущаются при его недостатке? Надо же немного гордости иметь. И при этом они умудряются не особо внимательно относиться к моим словам...

мои цвета сегодня

великий формулятор

Я сейчас думаю о такой возможности: процесс создания произведения искусства - не столько бегство от реальности, или стремление к мимесису, или сублимация (в психоаналитической теории), или способ приобщения к абстрактному трансцендентному, сколько мыслительный процесс, альтернативный по отношению к привычному способу мышления и вынесения суждения (или кажущийся таковым). Этим свойством он привлекателен и желанен для художника. Произведение искусства может быть привлекательно для зрителя намёком на возможность инакомыслия, где последнее понимается не как набор конечных мнений о реальности, но как процесс, как длительность, зачастую вне контекста искусства относимую к помешательству (с институализацией искусства произошло снятие чувства вины и страха перед ним, что, конечно, обязательно должно было произойти). Впрочем, это размышления с позиции художественного практика и зрителя, зараженного художественной практикой (когда мы рассматриваем произведение искусства, мы вглядываемся в него, именно всматриваемся, проживаем процесс его создания, мы не можем избавиться от пресловутого вопроса как это сделано, и как я могу это сделать, мы не можем не проживать каждое заинтересовывавшее нас произведение таким образом). С этой точки зрения незараженный практикой зритель - чистый и идеальный созерцатель - наслаждается, наверное, в каждом крупном произведении искусства обещанием иного пути осмысления объективного, чувственного и событийного мира, что освобождает его на некоторое время от власти утилитарного взгляда на все эти грани реальности (это совсем слабоватая мысль, но я от неё не отказываюсь пока), а также даёт намёк - вследствие веры в собственные творческие силы, припоминания использования этих сил (возвышающий человека в собственных глазах акт, дающий впечатление избавления от тяготящих его неприятностей) - на возможности их самостоятельной трансформации.