Ты бежишь из дома, куда угодно, только подальше отсюда, от этой старости и гнили, от этих засохших макарон и вонючего чая, скрупулезно рассованного по пакетикам. Ты бежишь, твое небо становится черным – да, таким как я его люблю, кроваво-черным и захватывающим, а твоя музыка приобретает темно-фиолетовый, сумасшедший оттенок, яростно звеня изнутри сознания, чтобы вырваться наружу и освободить тебя окончательно.
Ты вглядываешься в лица людей и находишь там тоску по не обретенным и задавленным звукам; а в небе луна, полная, - да, такая как я ее люблю, и светит тебе в глаза, и тебя тревожит то, что сверху воздуха нет, и тебе там уж точно не место.
Бежать, бежать, главное – не оставаться на месте. Куда угодно, черт побери, куда угодно. Когда ты в движении, тебя не находят, когда ты останавливаешься – тебя палят.
И слова исчезают, и ты делаешь какие-то безумные попытки удержать момент, и у тебя, конечно, не выходит, и ты снова расстраиваешься, и снова пытаешься убежать, и тебя снова палят, и ты снова расстраиваешься, и ты снова пытаешься.
Мне так нравится, когда ты стараешься постичь запредельное, потому что я знаю, что на ужин тебя ждут эти же засохшие макароны и вонючий чай, скрупулезно рассованный по пакетикам. И снова, все по кругу... наверное, это в тебе самое удивительное, что перед лицом серой будничности ты все же хочешь перехитрить заведенный порядок вещей. У тебя никогда не получится, но я люблю тебя за то, что ты пытаешься, и... конечная станция, - это как всегда звучит скороговоркой, - не оставляй свои вещи в поезде, пора выметаться отсюда и искать путь домой.
И твое дыхание прерывается, и сердце бьется так странно и бережно, и я умираю от невысказанного и грандиозного, того, что задавливает всякое желание существовать, глядя на тебя.

Мой бог, моя жизнь, мое второе «я»... мне кажется, идем ко дну.