Он в растерянности смотрел на клочки ее песен, которые таяли у него на глазах с медленной скоростью уходящего звука. Он смотрел.
*
Когда-то, очень давно, было такое время, когда она писала песни. Это могли быть рассказы, могли быть поэмы, могли быть строки на перилах заграждения, у которого они стояли и слушали его любимую музыку.
Это могли быть мысли, возникавшие в ее голове как будто ниоткуда, могли быть разговоры за обедом, могли быть самим обедом, самими словами, самими перилами, самою ею. Но они всегда оставались песнями.
*
Было такое время, когда она писала песни. Везде, где бы она ни была, он чувствовал ее прикосновение к воздуху, слышал ее шаги, слышал ее песни. Только ее, он бы никогда не смог ошибиться.
Она всегда спрашивал его, нравятся ли ему песни, а он всегда молчал. Она обижалась, уходила, а он молчал. Просто молчал и смотрел на то, как за нею тянется невидимый ей самой волшебный шлейф из самой вселенной, такая маленькая часть млечного пути, нечаянно затерявшаяся на этой земле. Он молчал, и молча улыбался, и молча плакал, и молча слушал.
Она спрашивала его, о чем были песни, что он в них слышит, что думает, что чувствует. Он молчал.
И все сильнее становилась тишина, и все пронзительнее был ее ежедневный скандал, и все чаще говорила она, что он не умеет жить, не умеет слушать, не умеет чувствовать. И все ярче было находиться рядом, и все ослепительнее были прикосновения. И все прекрасней были песни.
*
Он молчал.
Он смотрел, как она отчаянно роняет жизнь на мокрую землю, и смотрел на нее саму, а она не понимала, зачем ей необходимо уходить сегодня. Только не сегодня, только не сейчас, когда ты не ответил на главный вопрос.
«Тебе нравятся мои песни?»
*
Когда она ушла совсем, он облегченно вздохнул и обрел желанный покой.